С. Макеев. Социальные институты
Социальные институты: классические трактовки и современные подходы к изучению
За текст спасибо Виктору
Селекция тем, на определенное время становящихся основными в обмене мнениями в пределах научных сообществ (обыкновенно говорят об “актуальных” темах), подчинена, разумеется, некоторым правилам. Но в не меньшей степени она и спонтанна. Однако случай с социальными институтами подпадает, скорее, под правило. То, что именуют глобализацией, поставило под сомнение способность институтов устанавливать и поддерживать социальный порядок в рамках национально-государственных общностей. То, как идут дела в национальной экономике во все меньшей степени определяется внутренними правительствами. И, как давно замечено, убывание власти государственных институтов происходит помимо воли и желаний государственных чиновников всех рангов.
Институциональную проблематику актуализируют и обстоятельства локального уровня. Смена типа социально-экономического и политического устройства невозможна без трансформаций в самых основаниях социума, т.е. без институциональных трансформаций. Теоретико-концептуальная готовность исследователей более или менее адекватно реагировать на глобальные и локальные актуализации подвергается серьезному испытанию. В теоретическом плане это испытание на значимость социологической классики в изучении современных проблем. Непрерываемый диалог с классикой подтверждает, по мнению Дж.Александера, ее центральность, результируясь в уточнении теоретических представлений об источниках и условиях воспроизводства социально интегрированного и солидарного общества.
Социология, по замыслу ее основателей, не реконструирует реальность как таковую, она конструирует особую социологическую реальность, в которой уже неразъемны так называемая “действительность” и концептуальные средства, с помощью которых она только и становится доступной восприятию и обсуждению. Не словесные сущности, но вещи по преимуществу. В формулировке Э.Дюркгейма — коллективные представления, обладающие самостоятельным, отдельным от каждого конкретного индивида, существованием.
Подобная реальность, как убеждает нас в том классическое наследие, есть, прежде всего, реальность институтов, некая институциональная реальность. Институционализм — такова исторически первая сложившаяся в социологии перспектива восприятия, описания и объяснения действительности. Основатели науки видели и мыслили ее едва ли не исключительно как науку о становлении и функционировании общественных макроструктур, т.е. социальных институтов. И действительно, как иначе отстоять то эмпирически безусловное утверждение, что многообразие типов и видов взаимодействий индивидов вовсе не бесконечно. Напротив, регулярное и повторяющееся доминирует во всем массиве интеракций (в этой связи Э.Дюркгейм будет говорить о “норме”), прямо указывая на эффективную упорядочивающую деятельность социальных комплексов, именуемых институтами.
У Э.Дюркгейма на первом плане функциональный аспект. В отношении отдельных индивидов институты обладают едва ли не безусловной властью, предписывая образцы и стандарты поведения — обязательные способы действия, как он это формулирует. Однако их властное, но фактически деперсонализированное присутствие является виртуальным — так сказали бы мы сегодня. Власть институтов, иначе говоря, анонимна. В невозмущенной повседневности такая власть представляет, будто бы, только саму себя, она не является ничьим репрезентантом, а только своим собственным. Только социолог, по убеждению Э.Дюркгейма, распознает в ней власть коллективности.
В опыте индивидов и групп жесткость и неподатливость институтов обнаруживает себя только тогда, когда они вступают в конфликт с предписываемыми образцами или же уклоняются от того, чтобы следовать им. Виртуальная власть обретает тогда фактичность, прибегая к насилию в виде негативных санкций. Социальный контроль является, следовательно, одним из элементов институционального кода. Образцы поведения и контроль, таким образом, производят как социальный порядок (целе- и ценностно ориентированное взаимодействие различных субъектов), так и адекватные им формы субъективности в виде способностей чувствовать, понимать и объяснять собственные действия и действия других. Институты предписывают не только то, как действовать, но как чувствовать и как мыслить, — убеждает нас функциональный социологизм французского классика науки.
М.Вебер своим самым известным трудом детально проследил становление капитализма, одного из важнейших институциональных измерений современного общества. Экспликация того, как ему это удалось, остается задачей на будущее. Здесь же достаточно указать на то, что институционализация не состоится без легитимации. Причем легитимации троякого рода. Во-первых, легитимации со стороны максимально генерализованных ценностей и смыслов: в случае “духа капитализма” это представления о призвании человека в его земной жизни. Во-вторых, со стороны правовых норм, конкретизирующих генерализованные ценности. В-третьих, со стороны общностей, к которым принадлежит или стремится принадлежать индивид. Таким образом тройная — трансцендентальная (в светской жизни ценностно-идеологическая), правовая и социально-групповая — легитимация оказывается если и не достаточным, то необходимым компонентом институционализации капитализма. Нет оснований не распространять данное утверждение на процесс институционализации вообще.
Дж.Мид размышление об обществе также начинает с понятия “институт”. По его мнению, институты представляют собой, прежде всего, типичные реакции индивидов на типичные ситуации — тема, в конкретизации которой через три десятка лет после опубликования трудов Дж.Мида столь преуспеют П.Бергер и Т.Лукман в работе “Социальное конструирование реальности”. В своей практической деятельности индивиды минимизируют затраты рациональных и эмоциональных ресурсов посредством процедуры типизации, основным содержанием которой становится понижение порога неопределенности возможных выборов и повышение предсказуемости возможных исходов при тех или иных выборах вариантов действия.
Тот способ, с помощью которого индивиды усваивают наличные наборы типизаций и научаются самостоятельно типологизировать, есть социализация. Институты, следовательно, это еще и инстанции социализации, конечной целью которой оказывается производство индивидов, адекватных требованиям данного общества. Своеобразное “присвоение” индивидов обществом происходит лишь постольку, поскольку институты поставляют ассортименты иерархически и рядоположенно организованных статусов и соответствующих им ролей, а индивиды их интернализуют (позднее предпочтут именовать такой процесс хабитуализацией).
Как известно, наиболее полно синтезировал и резюмировал классическое наследие Т.Парсонс. В начале 1930-х годов, у самых истоков социологической карьеры, он, явно ощущая себя на стрежне науки, пишет работу “Пролегомены к теории институтов”. Работа, как известно, осталась незавершенной и была опубликована только в 1990 году. Перспектива социального действия и условий его осуществления неудержимо влекла Т.Парсонса, утверждая его в инновационности социологической реверсии: не институты, но практики индивидов, воспроизводящие институты, т.е. институционализирующее действие — вот подлинный исходный пункт систематических размышлений об обществе.
Много позднее, в пятидесятые годы прошлого столетия, разрабатывая концепцию общества как системы, Т.Парсонс возвращается к проблематике собственно институтов. Существенными тут представляются несколько моментов. Институты, безусловно, являются надличностными образованиями, образуя макроструктуру общества. Причем основные институты находятся между собой в определенных отношениях. Это отношение координации, требующее последовательно проведенного разграничения полномочий и сфер ответственности. И, далее, отношение субординации. Собственно тип общества зависит от того, какой институт является доминирующим. Доминация института семьи дает нам родовое общество, церкви — феодальное, государства — социалистическое (тоталитарное), рынка и собственности — капиталистическое (демократическое). При этом доминирующий институт ожидает, требует и добивается от других институтов лояльности. Лояльность становится условием воспроизводства порядка доминации.
Итак, классики оставили нам в наследство твердое убеждение, что социальные институты мы вправе трактовать и как состояния, и как активные, действующие комплексы, а также как состояния и комплексы, воспроизводимые действиями индивидов — институализирующими действиями индивидов или сообществ индивидов. Смещение акцента к одному из моментов предопределяет и стратегию изучения института. Если это статический момент (состояние), то в фокусе внимания тогда оказывается строение, состав института, способы легитимации (делигитимации) ценностей, норм, правил, образцов поведения, чувствования и мышления, ролей, ожиданий или, в несколько устаревшей академической формуле — содержание понятия “институт”. Вовсе не случайно современные авторы считают институты ни чем иным, как взаимно принудительными ролевыми ожиданиями в соответствии с заданными образцами.
Оставленное в наследие классиками науки представление об институтах открыто, безусловно, для дополнений и развития, но не подлежит радикальной содержательной ревизии. Кроме того, классической асимметрии в отношении “институт — индивид” найдется место и в современных подходах к изучению институциональной структуры. Однако нечто основательно преобразилось: и мир, и способы его чувствования, понимания и объяснения. Что касается мира, то его конститутивными чертами признается неопределенность. При этом У.Бек еще в начале 1990-х годов обстоятельно разобрал эту проблематику, продолжив критическую традицию в анализе современных либеральных демократий с рыночной экономикой. И, во-вторых, прогрессирующая индивидуализация частной жизни, так что различие между публичным и частным, которое еще совсем недавно мыслилось преодолимым, уже не представляется таковым, в убеждении З.Баумана, по крайней мере.
Неопределенность предстает следствием далеко зашедшей проблематизации так называемых “тотальностей”, т.е. высоко генерализованных ценностей, норм, образцов поведения. В индивидуальном опыте они дискредитированы тем, что в относительно короткие промежутки времени не подтверждаются повседневными практиками. В ситуациях неопределенности, переменчивых обстоятельств, перманентной трансформируемости структур, связей и отношений, взаимодействия социальных агентов не до конца алгоритмизированы, а многие предписанные или легитимные образцы поведения неэффективны. Как подытоживает З.Бауман: “Наши времена неблагосклонны к доверию и вообще к далеко идущим целям и устремлениям по причине очевидной быстротечности и уязвимости всего (или почти всего), что имеет значение в земной жизни”.
В контексте нашей темы индивидуализация также соотносима с определенными феноменами. Область, в пределах которой люди предрасположены ценить то, что ценят все, ныне заметно сузилась. В правилах максимальное приближение временного горизонта и решительное предпочтение настоящего перед будущим. Состоявшеееся, или же только далеко зашедшее, “погружение в самость, в индивидуальное я” означает отказ от ориентации на генерализованных “других”. Все чаще и чаще в них уже не усматривают источник самооценки, легитимности и идентичности. Призывы к “другим” основательно приглушены, свидетельствуя об интенсификации процесса селекции как самих призывов, так и тех, к кому они обращены. Сама значимость “других” оказывается ситуативной и релятивной, отступая перед склонностью к саморепрезентации и самоинтерпретации, оперирующими смыслами, которые не предписаны макроструктурными инстанциями, но индивидуально сконструированы.
В результате между личностью и обществом складывается новый баланс отношений. Общество остается глубоко структурированным, однако случившиеся в последнее десятилетие изменения не позволяют настаивать на абсолютной и безраздельной власти коллективного над индивидуальным. Принуждающие и подчиняющие потенции институтов сохраняют силу, но в современном дифференцированном мире, в условиях децентрации источников власти и доминирования, индивиды предпочитают следовать личностно значимым предпочтениям и притязаниям.
Трансформирована и классическая методологическая установка. Асимметрия сохранилась, но интерес социологов вызывают институционализирующие действия индивидов — то, как они форматируют и переформатируют институциональный порядок. В своем последнем перед уходом из жизни интервью К.Касториадис подчеркивал, что история представляет собой переход от гетерономного общества, отрицающего человеческое происхождение правил и норм, которым оно призывает индивидов следовать, к автономному обществу, в котором индивиды творят образцы, нормы и правила в процессе жизнедеятельности. Гетерономные общества, доминирующие во всей предшествовавшей истории, “инкорпорировали в свои институты идею, которую не оспаривали ее члены: идею о том, что институты не являются результатом человеческих усилий, они не были созданы людьми, по крайней мере не теми, кто жив сейчас. Эти институты проистекают из духовного начала, сотворены предками, героями, Богом; люди не имеют к ним отношения”.
Освобождение институтов от почти сакральной неприкосновенности — таков методологический поворот современности. При этом пространство интеракций является дифференцированным в еще одном отношении. В каком-то из его сегментов темпы изменений незначительны, а институты функционируют в классической манере, а концептуальное наследие основоположников науки приложимо и работоспособно практически без ограничений. Здесь доминирует то, что уместнее всего именовать “институциональными комплексами”: всеобщие генерализации в виде ценностей, символов, образцов, норм; организации, обладающими ресурсами и материализующими функцию институционального контроля; способы и формулы легитимации норм и полномочий организации.
В ином сегменте институциональные реформы растянуты во времени и тут множатся так называемые “переходные институциональные состояния”. Смена, к примеру, доминирующих ценностей не является и не может быть одномоментным актом. Инерционность институциональности комплексов, а в равной степени и сопротивляемость нововведениям, очевидна. Как и то, что причины того и другого принадлежат компетенции институционального анализа. Возврат к традиции, к апробированным стандартам действия тут будет соседствовать или вступать в плохо предсказуемые сочетания с на ходу изобретаемыми или с легкостью принимаемыми и отвергаемыми конвенциями.
В третьем сегменте основным способом приспособления к насыщенным возможностями, неопределенностью и рисками условиям совместного существования становится производство новых норм и правил. Именно он образует пространство разворачивания “институционализирующего действия” индивидов или сообществ индивидов. Типичные обстоятельства, востребующие типичных реакций, относительно редки тут. Скорее преобладают прежде не встречавшиеся в опыте индивидов сочетания предпосылок и условий индивидуальных и коллективных действий. Успешность взаимодействий и эффективность исходов подобных взаимодействий определяется способностью агентов предлагать атипичные ответы на атипичные вызовы. Какие нормы, правила, конвенции устанавливают обладающие институциональным воображением агенты, насколько обязывающими они становятся для них, каковы перспективы укоренения таких действий и превращения их в устойчивые институциональные комплексы — все это подлежит особому эмпирическому исследованию.
Исследованию, успешность которого классиками не гарантирована.